#
Интервью

Галина Волчек

Наша современница / Волчиха

Апрель 2016

Определение Герой очень подходит Галине Борисовне Волчек. Именно так: герой, в мужском роде, потому что профессию режиссера многие считают абсолютно не женской. А она не просто режиссер. Почти 45 лет возглавляет один из самых востребованных московских театров. Такое не всякий мужчина осилит. Им остается только ею восхищаться и посвящать стихи, как это сделал Евгений Евтушенко. «Волчиха» – это стихи про нее и про ее «Современник». Мы с Галиной Борисовной знакомы уже много лет, дружим. Поэтому когда в редакции BoscoMagazine объявили конкурс на право разговора с ней, его выиграла я. Благодаря фестивалю «Черешневый Лес», членом попечительского совета которого Галина Борисовна является.

Фотограф: Тимур Артамонов
Текст: Эдит Куснирович

ЭК: Название театра «Современник» было невероятно актуально 60 лет назад, когда театр стал символом «оттепели». Насколько оно понятно сегодняшней молодежи, которая обладает уже совсем другим запасом слов? Насколько «Современник» современен сегодня? 
ГВ: Когда мы только собрались и спорили о названии нашего театра, наш учитель Олег Ефремов предложил «Современник» – это, конечно, было слишком смелое, дерзкое название, нас ведь еще никто не знал. Но Ефремов нас заразил идеей, что современным можно быть, если ты так ощущаешь время и то, что происходит за окном. И если это помножено на желание создать психологический русский театр в абсолютно свободной форме при этом: то есть форма может быть любая, а сущность должна быть подчинена вот этому – психологическому театру. И несмотря на этот огромный период времени, который «Современник» просуществовал (слава богу, тьфу-тьфу-тьфу), мы имеем своего зрителя, при всех наших победах и поражениях, которые естественны на таком длинном пути, который прошел «Современник», только потому, что остались верны этой идее: главное – человек, его взаимоотношения.

ЭК: То есть вы хотите, чтобы современный зритель относился к вашему театру так же, как и 60 лет назад, и вместе с тем ваше творчество связано со временем сегодняшним?
ГВ: Конечно. Каждое время диктует свои законы. И они возникают от того, что меняется жизнь за окном, те формулы, которые казались всегда незыблимыми. Я всегда привожу пример такого понятия, как тишина. Это вроде бы понятие всегдашнее. Однако если мы сравним тишину довоенную, например, и тишину сегодня – это абсолютно разные понятия тишины. Потому что если даже мы сегодня выключим все приборы, остановим движение, не будет гудков и самолетного шума – все равно абсолютная тишина будет другой. В ней будут присутствовать микрозвуки сегодняшнего дня – от электронных приборов, даже выключенных, еще от чего-то. Меняются понятия, меняются люди, меняется жизнь. 

ЭК: А поступки людей остаются
ГВ: Недаром Чехов оказался гением на все времена. Это трудно представить, как мог человек столько лет назад провозглашать через своих героев такие истины. Например, Вершинин в «Трех сестрах» говорит: «Счастья нет, не должно быть и не будет для нас... Мы должны только работать и работать, а счастье – это удел наших далеких потомков». Как будто про нас сказал.

ЭК: За 60 лет ваш театр выпустил очень много спектаклей. По какому принципу вы берете пьесы в постановку?

ГВ: Это очень непросто. Пьеса, и вообще то, что сегодня способно быть на сцене, неадекватна требованию: сегодня в газете – вечером в куплете. Это невозможно. Чтобы то, что происходит сегодня, стало фактом искусства, нужно расстояние во времени: чтобы из случая это стало явлением. Часто за неимением сегодняшнего ответа мы обращаемся к классике или пытаемся, иногда удачно, иногда нет, прочитать роман на сцене. Это очень сложно, но возможно.

ЭК: И спасибо большое, что в юбилей вашего театра вы передали «Черешневому Лесу» пьесу «Фронтовичка», которой в этом году открывался фестиваль. Но в афише «Черешневого Леса» у нее другое название. 
ГВ: Во-первых, про «Черешневый Лес». Я не просто уважительно, я очень серьезно отношусь к этому фестивалю. На мой вкус, это единственный фестиваль, который предполагает высокую планку относительно всего: музыки, драматических спектаклей, изобразительного искусства. И эта планка не снижается. А какие нам фестиваль подарил юбилеи. Наше 50-летие, когда на Чистых прудах мы сажали вишневый сад. И вот, сейчас, что-то невероятное, когда мы вернулись к началу, на площадь Маяковского, где «Современник» делал свои первые шаги. Мы вернулись в свою юность… 
Что касается пьесы, то я знала ее давно. Я с большим интересом отношусь к Николаю Каляде и к его ученикам. Сейчас моду в театре диктуют некие модельеры, которые гораздо менее серьезные, чем те, которые создают одежду. Театр подменился понятием «модное место». И этим он призывает в свои залы. Будь то какие-то штучки, как я их называю, иногда талантливые. Но это все равно такое штукарство. Эти головоломки предполагают умозрительный и натянутый уход от главного – от человеческих отношений. Поэтому Коляда интересен мне тем, что он совершенно современный человек и в своих подходах, и в лексике. С другой стороны, он изучает именно то, что происходит между людьми. И мне интересно все, что делают его ученики. Мы с нашим завлитом давно взяли пьесу Анны Батуриной «Фронтовичка» себе во внутреннюю заметку. И вот сейчас, когда был юбилей театра, а я это слово относительно «Современника» не очень люблю, потому что юбилей предполагает такое пафосное празднование в бархатных креслах, мне хотелось, чтобы это было что-то смысловое, мне было особенно важно, чтобы мы смогли занять в премьере всю нашу молодежь. У нас собралась мощная молодая труппа, многие ребята вошли в разные спектакли. Но мне так хотелось, чтобы они вышли на сцену гурьбой, все вместе. И все это подвинуло нас к идее сделать это с пьесой «Фронтовичка». Но при тех переменах, которые произошли за окном, лучше было назвать ее по-другому. И мы придумали строчку из песни, которую поют актеры в финале: «Скажите, люди, куда идет этот поезд?» Да, оно длинное, и может быть, не сразу понятное. Но в смысловом выражении оно очень точное.

ЭК: Но ваше отношение к молодежи проявляется ведь не только в том, что вы дали ей возможность показаться в этом спектакле, но и поддержали их другую идею.

ГВ: Конечно. Мы очень давно делали опыты с молодыми режиссерами, приглашая их с третьего и четвертого курса ГИТИСа. Из этих проб вышел, например, режиссер Егор Перегудов, который поставил не один спектакль не только в нашем театре.  Но сейчас мы дали абсолютную свободу для артиста: выбирай что хочешь, играй с кем хочешь, выбирай себе сам реквизит. Попробовали первый раз. Тоже в рамках «Черешневого Леса». Название соответствует абсолютно тому, что получилось: Неформат.

ЭК: И спасибо большое, что в юбилей вашего театра вы передали «Черешневому Лесу» пьесу «Фронтовичка», которой в этом году открывался фестиваль. Но в афише «Черешневого Леса» у нее другое название. 
ГВ: Во-первых, про «Черешневый Лес». Я не просто уважительно, я очень серьезно отношусь к этому фестивалю. На мой вкус, это единственный фестиваль, который предполагает высокую планку относительно всего: музыки, драматических спектаклей, изобразительного искусства. И эта планка не снижается. А какие нам фестиваль подарил юбилеи. Наше 50-летие, когда на Чистых прудах мы сажали вишневый сад. И вот, сейчас, что-то невероятное, когда мы вернулись к началу, на площадь Маяковского, где «Современник» делал свои первые шаги. Мы вернулись в свою юность… 
Что касается пьесы, то я знала ее давно. Я с большим интересом отношусь к Николаю Каляде и к его ученикам. Сейчас моду в театре диктуют некие модельеры, которые гораздо менее серьезные, чем те, которые создают одежду. Театр подменился понятием «модное место». И этим он призывает в свои залы. Будь то какие-то штучки, как я их называю, иногда талантливые. Но это все равно такое штукарство. Эти головоломки предполагают умозрительный и натянутый уход от главного – от человеческих отношений. Поэтому Коляда интересен мне тем, что он совершенно современный человек и в своих подходах, и в лексике. С другой стороны, он изучает именно то, что происходит между людьми. И мне интересно все, что делают его ученики. Мы с нашим завлитом давно взяли пьесу Анны Батуриной «Фронтовичка» себе во внутреннюю заметку. И вот сейчас, когда был юбилей театра, а я это слово относительно «Современника» не очень люблю, потому что юбилей предполагает такое пафосное празднование в бархатных креслах, мне хотелось, чтобы это было что-то смысловое, мне было особенно важно, чтобы мы смогли занять в премьере всю нашу молодежь. У нас собралась мощная молодая труппа, многие ребята вошли в разные спектакли. Но мне так хотелось, чтобы они вышли на сцену гурьбой, все вместе. И все это подвинуло нас к идее сделать это с пьесой «Фронтовичка». Но при тех переменах, которые произошли за окном, лучше было назвать ее по-другому. И мы придумали строчку из песни, которую поют актеры в финале: «Скажите, люди, куда идет этот поезд?» Да, оно длинное, и может быть, не сразу понятное. Но в смысловом выражении оно очень точное.

ЭК: Но ваше отношение к молодежи проявляется ведь не только в том, что вы дали ей возможность показаться в этом спектакле, но и поддержали их другую идею.

ГВ: Конечно. Мы очень давно делали опыты с молодыми режиссерами, приглашая их с третьего и четвертого курса ГИТИСа. Из этих проб вышел, например, режиссер Егор Перегудов, который поставил не один спектакль не только в нашем театре.  Но сейчас мы дали абсолютную свободу для артиста: выбирай что хочешь, играй с кем хочешь, выбирай себе сам реквизит. Попробовали первый раз. Тоже в рамках «Черешневого Леса». Название соответствует абсолютно тому, что получилось: Неформат.

ЭК: А мы добавили: клубный вечер. К вам ведь много молодежи приходит на просмотры. Как вы принимаете решение: брать или не брать?
ГВ: Это всегда непредсказуемо. Вот 20 человек показывались, я сказала: никого брать не будем, зря вы рискуете, у нас уже сформированная труппа. И двадцатой была девочка, которой я сказала: тебя я беру. Это была Полина Пахомова, которая сыграла главную роль в спектакле «Скажите, люди, куда идет этот поезд?».

ЭК: Вы почти 45 лет возглавляете театр. Чему вы за это время научили «Современник» и чему он научил вас?
ГВ: Я пыталась научить «Современник» сохранить его главную традицию. Это театр-дом. Чтобы театр не был для артиста таким запасным аэродромом: сегодня съемки, завтра концерты, а послезавтра приду спектакль сыграю. Я не представляю себе такого театра. И борюсь с этим, сколько могу. А чему меня научил «Современник»? Главное – это уметь сказать НЕТ во всем. Это трудно, это очень трудно. Но без этого невозможно двигаться театру вперед. 

ЭК: А когда вы пришли в «Современник», вы предполагали, что это выльется в такой роман длиной в 40 с лишним лет?
ГВ: Нет. Я просто не думала об этом… Это был даже еще не театр… квартиры, подвалы, где мы играли…

ЭК: Вы назвали театр домом. И, наверное, это относится лично к вам.
ГВ: Даже в большей степени, чем к кому бы то ни было.

ЭК: А от этого страдали у вас в семье? Или смирились и все понимали?
ГВ: Конечно, нет. В свое время мои семьи рушились от того, что это было именно так. И одна моя свекровь как-то сказала: ну, конечно, для нее театр – это дом, а дом – это театр. И я на нее не обиделась, потому что это правда. Мой сын, к счастью, не заразился театром, а заразился кино. Это были параллельные такие жизни. Но я думаю, что какие-то обиды или недовольства этим и у него бывали. Хотя все наши дети «Современника» какие-то привычные, они все вырастают за кулисами.

ЭК: А в том, что Денис посвятил себя кино, есть влияние вашего отца, его дедушки?
ГВ: Может быть, оно не прямое такое. Но так же, как меня не заинтересовало кино с точки зрения моей будущей жизни, потому что оно для меня было бытом. Все эти понятия, слова: съемка, хлопушка, монтаж, я слышала каждый день. Мне гораздо интереснее было то, что оставалось тайной, то, что я не знала, к чему меня тянуло – это театр. Ровно наоборот получилось с Денисом. Он вырос в театре, а потом приехал со мной еще маленьким – лет 10-12 ему было – в Усть-Нарву, где мы снимали «Короля Лира». И он увидел совершенно потрясающую декорацию: замок, стена графитового цвета. Он как завороженный пошел смотреть, потом ткнул пальцем в эту стену и понял, что она искусственная. И вот эти возможности кино превратить что-то совсем нереальное в реальность, видимо, на том этапе сильно его увлекли. А потом он стал ходить на все фестивальные показы – тогда как раз был первый кинофестиваль в Москве. И привело это к тому, что он совершенно осознанно пришел в кино. 

ЭК: Предлагал ли он вам сниматься у себя?
ГВ: Нет, никогда. Только однажды, когда они делали замечательный, на мой взгляд, «Русский проект» с Константином Эрнстом, где снимались Нонна Мордюкова с Риммой Марковой, Зиновий Гердт, он в какой-то выходной день мне сказал: «Мама, завтра ты занята». – «Как, у меня выходной день завтра!» Он отвечает: «Нет, завтра у тебя съемка». Я вытаращила на него глаза, потому что после «Осеннего марафона» дала зарок, что сниматься больше не буду. Он говорит: одевайся и поехали, там уже все ждут. Короче, я подчинилась. Снимали в медицинском учреждении. Надела белый халат и вошла в кадр. 

ЭК: А свои работы он в первую очередь вам показывает, или потом смотрите?
ГВ: Нет. Он так нехотя покажет мне. Сейчас, когда он удачные сериалы делал, я просила принести посмотреть «Палача». Он принес. Но так, чтобы он советовался, – нет.

ЭК: Сейчас Денис довольно взрослый мальчик. Есть вещи, которые вы не одобряете и можете ему об этом сказать. Он считается с этим?
ГВ: Могу, конечно…

ЭК: А где легче строить отношения: в доме, в семье или в театре-доме? 
ГВ: В театре и труднее, и легче...

ЭК: Потому что последнее слово за вами?

ГВ: Ну, во-первых, за мной… Во-вторых, так много разных людей, и среди них есть те, кто априори доверяет мне и хочет идти за мной, или в споре каком-то. Но все равно в этом споре есть возможность чего-то добиться и что-то доказать.

ЭК: А что нужно сделать, каким надо быть человеком, чтобы вызвать ваше доверие в театре
ГВ: Прежде всего мое доверие зиждется на отношении человека к работе, на том, что он делает и как. Это не значит, что у него должно получиться что-то невероятное. Но насколько он вкладывается, как и что он для этого делает, это очень важно.

ЭК: У вас обширный круг знакомств: деловых, дружеских, родственных. Легко ли вы сходитесь с людьми?
ГВ: Да, наверное, легко схожусь, но так же легко потом и... 

ЭК: Расстаетесь?
ГВ: Не продолжаю отношений. А уж если я вошла в это состояние, то я очень постоянна в своих отношениях, очень.

ЭК: А есть ли такие друзья, которые идут с вами всю жизнь
ГВ: С малолетства у меня уже не осталось таких друзей. Очень близкий человек для меня Алиса Фрейндлих. Хоть и живем мы с ней в разных городах и обе от этого много теряем. Это Алла Борисовна Пугачева. Даже многие спрашивают и отмечают, что у нас много общих черт по жизни. Между нами есть понимание и мое абсолютное приятие ее как замечательной, редкой актрисы. Я ее очень люблю, ценю, уважаю. По жизни у меня есть Тата – многолетняя подружка, Лариса Рубальская – многолетняя подружка. А так – все в театре.

ЭК: Аллу Борисовну не было желания задействовать в «Современнике»?
ГВ: Было. И у нее тоже было желание, но в последний момент что-то не случилось пока. Я говорю пока. Потому что кто его знает, как сложится.

ЭК: По жизни вы не были обижены вниманием мужчин...
ГВ: Нет. Но, наверное, все затмила моя работа.

ЭК: Получается, совмещать личную жизнь и успешную работу нельзя?
ГВ: Может быть, можно. Но не мне. 

ЭК: Но примеров ведь нет. Видимо, все равно приходится выбирать. Мы ведь каждый день делаем выбор.
ГВ: Вот я и выбрала. Нет у меня того, про кого я могу рассказывать так же, как про театр. У меня был замечательный первый муж Евстигнеев, потому что он был отец моего ребенка. Второй муж у меня был замечательный.

ЭК: Его, главное, все в театре любили.
ГВ: И он всех любил тоже.

ЭК: Мужчины делают нас лучше
ГВ: Когда-то лучше, когда-то мешают. 

ЭК: А кто строит отношения в семье? От кого они зависят: от женщины или от мужчины? 
ГВ: От звезд. Либо судьба, либо не судьба.

ЭК: Вот BOSCO позиционирует себя как семья BOSCO. Как вы к этому относитесь?
ГВ: Мне это очень нравится. Я считаю себя членом семьи, очень этим горжусь и получаю всегда удовольствие, когда вхожу в ГУМ, вижу выставку на линиях… Эти потрясающе красивые деревья, скамейки, у меня это вызывает невероятное восхищение. Однажды я получила в ГУМе такой урок, Миша этого не заметил, а я очень даже заметила. Мы с Куснировичем шли из одного магазина в Marina Rinaldi, и на одном переходе стоял какой- то столик и на нем ваза с яблоками. Миша взял одно яблоко, покрутил его, увидел, что оно, наверное, не совсем то, каким должно быть, потому что он очень посуровел в этот момент. И он так положил его на место, что в этом жесте было все понятно: завтра уже такого не может быть. И этого не может быть никогда.

ЭК: А вы в театре теперь так же к непорядку относитесь?
ГВ: Нет, не так же. Михаил Эрнестович тоже – человек и мягкий, и жесткий. Но у него больше вот этой воли к тому, чтобы добиться. Я где-то могу сдаться, отступиться. Хотя и не часто, так скажем.

ЭК: Я понимаю, что у вас было много работы в театре. Но ведь не из-за этого вы прекратили сниматься в кино?
ГВ: Я ведь много ездила на постановки в города, разные страны: Америка, Ирландия, Финляндия, Венгрия, Германия, Болгария. Но когда наступило это новое перестроечное время, я из театра не удалялась ни на минуту. Даже в отпуске я всегда держала руку на трубке.

ЭК: И этим сохранили театр...
ГВ: Может быть. Но такой ценой, это очень дорого. А в кино я перестала сниматься, потому что оно никогда мне кроме, пожалуй, одного раза или двух не предлагало попробовать сыграть серьезную судьбу. У меня в основном были роли каких-то полумонстров. И мне это было абсолютно не интересно.

ЭК: А что бы хотелось сыграть
ГВ: У меня не было такой мечты. Я смотрю снятую на пленку версию нашего спектакля «Вирджиния Вульф», и мне это интересно, мне это доставляет определенную радость так же, как и «Король Лир». Потому что оказаться у такого режиссера и в такой компании, где были Шварц, Черкасов, Толубеев, – это, конечно, дорогого стоит.

ЭК: Ваш самый любимый режиссер за все время?
ГВ: Товстоногов. 

ЭК: А самый любимый артист – не будем брать «Современник»
ГВ: Я надолго задумалась…

ЭК: Вы как главный режиссер театра осуществились уже на Чистых прудах или еще по старому адресу, на Маяковской? 
ГВ: Несмотря на то, что по старому адресу я поставила и «Двое на качелях», и «На дне», и «Обыкновенную историю», вся моя жизнь в лице главного режиссера связана, конечно, с Чистыми прудами.

ЭК: Сейчас там ремонт. Вы переехали в другое здание, в другой район. 
ГВ: Я благодарна Москве за то, что она не превратила нас в разъезжий театр: сегодня тут, завтра там, с чего мы когда-то начинали. У нас есть постоянное место жительства, но, надеюсь, что это на время. Конечно, наши намоленные стены и наша нелегкая жизнь, в которой были и победы, и поражения, и трагические какие-то моменты, они – на Чистопрудном бульваре.

ЭК: Каким бы вы хотели видеть новый «Современник»? 
ГВ: Как коллектив я бы хотела его видеть развивающимся и ни в коем случае не убывающим по сравнению с тем, что есть сейчас. Ну, а в самом здании главное для меня не фасад, а то, чем будет начинена сцена, которая должна дать нам новые возможности, и мы не будем рисковать тем, что упадет что-то сверху, не поедет вовремя и так далее…

ЭК: И вы, конечно, будете вникать во все технические нюансы.
ГВ: Ну а как? По-другому у меня не получается.


Текст: Эдит Куснирович. Фотограф: Тимур Артамонов @artamonovtimur.